Неточные совпадения
«Нет, надо опомниться!» сказал он
себе. Он
поднял ружье и шляпу, подозвал
к ногам Ласку и вышел из болота. Выйдя на сухое, он сел на кочку, разулся, вылил воду из сапога, потом подошел
к болоту, напился со ржавым вкусом воды, намочил разгоревшиеся стволы и обмыл
себе лицо и руки. Освежившись, он двинулся опять
к тому месту, куда пересел бекас, с твердым намерением не горячиться.
Проходя мимо слепого, они толкнули старика, ноги его подогнулись, он грузно сел на мостовую и стал щупать булыжники вокруг
себя, а мертвое
лицо поднял к небу, уже сплошь серому.
Раза два-три Иноков, вместе с Любовью Сомовой, заходил
к Лидии, и Клим видел, что этот клинообразный парень чувствует
себя у Лидии незваным гостем. Он бестолково, как засыпающий окунь в ушате воды, совался из угла в угол, встряхивая длинноволосой головой, пестрое
лицо его морщилось, глаза смотрели на вещи в комнате спрашивающим взглядом. Было ясно, что Лидия не симпатична ему и что он ее обдумывает. Он внезапно подходил и,
подняв брови, широко открыв глаза, спрашивал...
Люди слушали Маракуева подаваясь, подтягиваясь
к нему; белобрысый юноша сидел открыв рот, и в светлых глазах его изумление сменялось страхом. Павел Одинцов смешно сползал со стула, наклоняя тело, но
подняв голову, и каким-то пьяным или сонным взглядом прикованно следил за игрою
лица оратора. Фомин, зажав руки в коленях, смотрел под ноги
себе, в лужу растаявшего снега.
Высокий ростом, с волосами странно разбросанными, без всякого единства прически, с резким
лицом, напоминающим ряд членов Конвента 93 года, а всего более Мара, с тем же большим ртом, с тою же резкой чертой пренебрежения на губах и с тем же грустно и озлобленно печальным выражением;
к этому следует прибавить очки, шляпу с широкими полями, чрезвычайную раздражительность, громкий голос, непривычку
себя сдерживать и способность, по мере негодования,
поднимать брови все выше и выше.
Лихонин поспешно поднялся, плеснул
себе на
лицо несколько пригоршней воды и вытерся старой салфеткой. Потом он
поднял шторы и распахнул обе ставни. Золотой солнечный свет, лазоревое небо, грохот города, зелень густых лип и каштанов, звонки конок, сухой запах горячей пыльной улицы — все это сразу вторгнулось в маленькую чердачную комнатку. Лихонин подошел
к Любке и дружелюбно потрепал ее по плечу.
R, оскалив белые, негрские зубы, брызнул мне в
лицо какое-то слово, нырнул вниз, пропал. А я
поднял на руки I, крепко прижал ее
к себе и понес.
Александра Петровна неожиданно
подняла лицо от работы и быстро, с тревожным выражением повернула его
к окну. Ромашову показалось, что она смотрит прямо ему в глаза. У него от испуга сжалось и похолодело сердце, и он поспешно отпрянул за выступ стены. На одну минуту ему стало совестно. Он уже почти готов был вернуться домой, но преодолел
себя и через калитку прошел в кухню.
Хаджи-Мурат, оправив на
себе пистолет за спиною, подошел
к разложенным женщиной подушкам и, запахивая черкеску, сел на них. Старик сел против него на свои голые пятки и, закрыв глаза,
поднял руки ладонями кверху. Хаджи-Мурат сделал то же. Потом они оба, прочтя молитву, огладили
себе руками
лица, соединив их в конце бороды.
Фока вышел на двор с фонарём в руках и, согнувшись,
подняв фонарь
к лицу, точно показывая
себя земле, закружился, заплутал по двору.
Шакир шагал стороной, без шапки, в тюбетейке одной, она взмокла, лоснилась под дождём, и по смуглому
лицу татарина текли струи воды. Иногда он,
подняв руки
к лицу, наклонял голову, мокрые ладони блестели и дрожали; ничего не видя перед
собою, Шакир оступался в лужи, и это вызывало у людей, провожавших гроб, неприятные усмешки. Кожемякин видел, что горожане смотрят на татарина косо, и слышал сзади
себя осуждающее ворчание...
И он снова цеплялся за плечи Фомы и лез на грудь
к нему,
поднимая к его
лицу свою круглую, черную, гладко остриженную голову, неустанно вертевшуюся на его плечах во все стороны, так что Фома не мог рассмотреть его
лица, сердился на него за это и все отталкивал его от
себя, раздраженно вскрикивая...
Васса. Не ври, Сергей, это тебе не поможет. И — кому врешь? Самому
себе. Не ври, противно слушать. (Подошла
к мужу, уперлась ладонью в лоб его,
подняла голову, смотрит в
лицо.) Прошу тебя, не доводи дело до суда, не позорь семью. Мало о чем просила я тебя за всю мою жизнь с тобой, за тяжелую, постыдную жизнь с пьяницей, с распутником. И сейчас прошу не за
себя — за детей.
Фигура человека, таким мрачным пятном ворвавшаяся сюда, теперь стушевалась, будто слившись с этою природой. И душа человека тоже начала с нею сливаться. Прошка полежал несколько минут, закрыв
лицо согнутыми в локтях руками. Потом он открыл глаза и,
подняв голову, посмотрел на пруд, на лодки, которые опять мерно покачивались на синих струях, разводя вокруг
себя серебристые круги; на листья, которые дрожали над ним в тонкой синеве воздуха, прислушался
к чему-то, и вдруг легкая улыбка подернула его щеки.
Мне было очень тяжело, так тяжело и горько, что и описать невозможно. В одни сутки два такие жестокие удара! Я узнал, что Софья любит другого, и навсегда лишился ее уважения. Я чувствовал
себя до того уничтоженным и пристыженным, что даже негодовать на
себя не мог. Лежа на диване и повернувшись
лицом к стене, я с каким-то жгучим наслаждением предавался первым порывам отчаянной тоски, как вдруг услыхал шаги в комнате. Я
поднял голову и увидел одного из самых коротких моих друзей — Якова Пасынкова.
Проскуров занялся осмотром местности, пригласив с
собою и караульных. Я подошел
к покойнику и
поднял полог с
лица.
Я скинул с
себя пальто и, подойдя
к этому окну, облокотился на стол,
поднял лицо кверху и долго смотрел на клочок неба, прорезанный четырехугольными силуэтами высоко поднявшихся досок.
Он сделал сердитое
лицо и пошел
к кустам собирать стадо. Мелитон поднялся и тихо побрел по опушке. Он глядел
себе под ноги и думал; ему всё еще хотелось вспомнить хоть что-нибудь, чего еще не коснулась бы смерть. По косым дождевым полосам опять поползли светлые пятна; они прыгнули на верхушки леса и угасли в мокрой листве. Дамка нашла под кустом ежа и, желая обратить на него внимание хозяина,
подняла воющий лай.
Под звуки заунывного марша вышел на арену Энрико-палач, ведя за
собой громадного, неуклюжего Лолли. Слон остановился в шаге около моей жены и сейчас же узнал ее, протянул
к ней свой длинный хобот и ласково дунул ей в
лицо. Музыка, по знаку директора, перестала играть. В ту же минуту Энрико свистнул, и слон, присев на задние лапы,
поднял верхнюю часть туловища над лежащей Лоренцитой. Энрико слегка нагнулся
к Лоренците и что-то, по-видимому, спросил ее. Она отрицательно покачала головой.
Она молча взяла его за руку и потянула
к себе, Иосаф
поднял было
лицо.
— Это роковое сходство, м-р Вандергуд. Помните, что я в одну тяжелую минуту говорил вам о крови? У ног моей Марии уже есть кровь… одного благородного юноши, память которого мы чтим с Марией. Не для одной Изиды необходимо покрывало: есть роковые
лица, есть роковые сходства, которые смущают наш дух и ведут его
к пропасти самоуничтожения. Я отец Марии, но я сам едва смею коснуться устами ее лба — какие же неодолимые преграды воздвигнет сама
себе любовь, когда осмелится
поднять глаза на Марию?
Я стал торопливо одеваться. По груди и спине бегала мелкая, частая дрожь, во рту было сухо; я выпил воды. «Нужно бы поесть чего-нибудь, — мелькнула у меня мысль. — На тощий желудок нельзя выходить… Впрочем, нет; я всего полтора часа назад ужинал». Я оделся и суетливо стал пристегивать
к жилетке цепочку часов. Харлампий Алексеевич стоял,
подняв брови и неподвижно уставясь глазами в одну точку. Взглянул я на его растерянное
лицо, — мне стадо смешно, и я сразу овладел
собою.
Уже светало, когда Токарев вышел из больницы. Он шел улыбаясь, высоко
подняв голову, и жадно дышал утренней прохладой. Как будто каждый мускул, каждый нерв обновились в нем, как будто и сама душа стала совсем другая. Он чувствовал
себя молодым и смелым, слегка презирающим трусливого Антона Антоныча. И перед ним стояла Варвара Васильевна, как она входила в комнату бешеного, — бледная, со сдвинутыми бровями и спокойным
лицом, — и как это
лицо вдруг осветилось горячею ласкою
к нему.
— Лорды и джентльмены! (хотя джентльмен, кроме самого оратора, всего только один, в
лице Володи Кареева). И вы, миледи! Сия юная дочь народа выказала пример исключительного самопожертвования и великодушия, и за это я позволяю
себе поднять сей сосуд с китайским нектаром, — он
поднял стакан с чаем, — и осушить его за ее здоровье и облобызать ее благородную руку. Миледи, — обратился он
к Саше, ни слова не понявшей из его речи, — разрешите облобызать вашу руку в знак моего глубокого уважения
к вам.
Когда крестный ход приближался
к монастырю, я заметил среди избранных Александра Иваныча. Он стоял впереди всех и, раскрыв рот от удовольствия,
подняв вверх правую бровь, глядел на процессию.
Лицо его сияло; вероятно, в эти минуты, когда кругом было столько народу и так светло, он был доволен и
собой, и новой верой, и своею совестью.
Но это была она в новом, незнакомом еще ему, сшитом без него платье. Все оставили его, и он побежал
к ней. Когда они сошлись, она упала на его грудь рыдая. Она не могла
поднять лица и только прижимала его
к холодным снуркам его венгерки. Денисов, никем не замеченный, войдя в комнату, стоял тут же и, глядя на них, тер
себе глаза.
Как только адъютант сказал это, старый усатый офицер с счастливым
лицом и блестящими глазами,
подняв кверху саблю, прокричал: «виват»! и, скомандовав уланам итти за
собой, дал шпоры лошади и подскакал
к реке.
Наташа стала коленом на кресло, нагнулась над матерью, обняла ее, с неожиданною силой,
подняла, повернула
к себе ее
лицо и прижалась
к ней.
В первый раз как молодое, иностранное
лицо позволило
себе делать ей упреки, она, гордо
подняв свою красивую голову и в полуоборот повернувшись
к нему, твердо сказала...